Александра Поршнева.
Новое интервью из цикла «В погоне за Синей птицей» с молодым режиссером неигрового кино Катериной Суворовой.
Гоняясь за редким для казахстанских экранов видом фильмов, понимаешь, что всё в отечественном кино «течет и изменяется». Далеко не все действующие режиссеры-документалисты, поймав ветер перемен, успевают его осмыслить. Мало кому вообще удается выбраться из пучины иллюзий искусственного мира. Катерина Суворова – один из немногих молодых документалистов, всерьез осмысливающих реальность, болеющих за настоящее и искреннее кино.
Катя, как и почему ты пришла в документальное кино?
Я была из тех детей, которые после школьных уроков вечно ходят куда-то на кружок. В моем случае это была довольно серьезная алматинская детская художественная школа, куда я ходила четыре года, даже защищала диплом. А потом лет в пятнадцать-шестнадцать я и все мои друзья перекочевали в центр современного искусства «Сорос». Там проводили интересные воркшопы и привозили крутых лекторов, которые учили нас разным вещам. Также учителя купили пару камер и разрешили нам снимать видео-арты. В дальнейшем у нас даже были выставки с этими работами. В итоге, когда я начала взаимодействовать с камерой, мне страшно понравилось. Я стала снимать достаточно много и потихоньку перестала рисовать.
А вот почему именно документальное кино – это интересный вопрос. В каком-то смысле меня направила моя учительница. Я тогда по наивности пошла учиться в Академию искусств на факультет «Режиссуры». Этот кошмар длился три года, пока я всё не бросила и не уехала в Москву.
Во всем этом кромешном аду академии был один человек, который действительно нам давал максимально много. Это Маргарита Соловьева.
У нее были крутейшие уроки, и она прокачивала нас невозможным образом! Дело было даже не в педагоге. Она просто очень мощная личность, она вытаскивала нас из какой-то обыденности. Маргарита Владимировна давала нам такие темы и так вела уроки, что это, кажется, был единственный предмет, к которому мы готовились. Потому что в основном никто ничего не делал. У меня с Маргаритой Владимировной возникли дружба и контакт. И в какой-то момент, когда я стала говорить о том, что нужно еще где-то поучиться, чтобы всё-таки быть загруженным учебой, я стала думать о Москве, стереотипно о ВГИКе. Но Маргарита Владимировна мне сказала: «Нет, ВГИК тебе не нужен, потому что туда приходят подростки в шестнадцать лет, которые еще пять лет определяются». Посоветовала пойти на Высшие курсы и сказала: «Ты мало пишешь, поэтому иди лучше в документальное. За ним кино будущего».
Будучи студентом академии в двухтысячных годах, о современном документальном кино я знала «ноль». Я просто поверила ей и ни разу не пожалела, и ни разу не задалась вопросом, правильно ли я делаю. Мне потом мастер уже ближе к концу обучения говорил: «Ну, вы, Катерина, шарманка». Он считает, что я шарманщик т.е. умею затягивать. Если я хочу кого-то разговорить, то много шансов, что это случится. Для документалистики что-то такое и нужно.
Ты сначала ходишь, наблюдаешь со стороны реальность, и когда ты хочешь к ней подключиться, должен иметь возможность, слова, видение и подходящую манеру говорить, чтобы человек откликнулся, а не забаррикадировался.
Мне кажется, мы это хорошо поняли, когда ребята, разрезающие корабли на Аральском море, разрешили нам приезжать и снимать их полулегальный бизнес. Поэтому мне интересно документальное кино. Когда я оказываюсь на площадке игрового кино, я думаю «вау, игровое кино – в нем тоже есть сила». Я именно так рассуждаю: тоже есть сила. Хотя я вижу, что большинство людей сильно ориентированы на игровые фильмы. Когда я приезжаю на фестивали, то с тоской наблюдаю, что название конкурсов, номинаций и т.д. имеют в виду игровое кино (кроме чисто документальных фестов), и лишь иногда документальное.
Кино я воспринимаю в целом, но я вижу эту фаворитность игрового фильма и не могу её понять. Этот перекос мне кажется неестественным.
Он возник откуда-то, но я не знаю, почему так произошло. В то же время, когда я общаюсь со своими сверстниками, среди них музыканты, архитекторы, дизайнеры, у нас происходит клинч разговора, и мы апеллируем к документальному кино. То есть документальные фильмы нам дают пищу для размышлений.
Является ли для тебя насущным вопрос языка документального кино?
Меня очень печалит высказывание о том, что все возможности киноязыка были придуманы в 60-е годы, и с тех пор ничего нового не случилось. Когда я об этом думаю, мне становится душно. Из-за того, что кино такое молодое. Кино – это и наука, и искусство. Это очень сложный синтез: визуальное искусство, аудио, искусство слова, речи. Я за то, чтобы к кино относиться серьезно, за то, чтобы признавать свои поражения, выходить из зоны Эго. Я боюсь быть недоучкой, который нахватался чего-то. Кино чуть больше ста лет, и я думаю, что киноязык всё еще развивается. Развитие нашей цивилизации волнообразно, и, возможно, сейчас просто настал момент деградации.
Я не занимаюсь этим «я и искусство», «я и кино». У меня есть свои нащупывания и я хочу делать кино «как идет». В этом и есть я, причем я понимаю это по карманным видео, которые отправляю своим друзьям. Это мой партикулярный стиль.
Не могу сказать, что то, что я пытаюсь найти новое слово в кино, но я хочу, наконец, вышелушить свой собственный лексикон. Это вдруг стало для меня важнее всего.
Что вообще для тебя документальное кино: люди, время, пространство, идея?
Это совершенно точно мыслительно-высказывательный процесс. Потому что частые размышления происходят в процессе работы. Здесь нет того, о чем наши классические игровые режиссеры говорят: «Фильм готов, осталось только снять». С документальным кино это вообще не работает. Ты все время находишься в процессе переосмысления, и, зачастую, увидев историю со стороны, своим каким-то стереотипическим мышлением сложив её, ты приближаешься и обнаруживаешь полную противоположность, совершенно другие причинные связи, последствия, следствия поступков. Важно понять всё это и продолжить. Существует миллион таких фильмов, где видно, что человек придумал себе что-то, приперся к персонажу и получилось «ах, ты не то, что я думал».
Документальное кино − это возможность, некая лазейка, через которую можно осмысливать реальность, в которой находишься; осмысливать людей, которых видишь и, возможно, не до конца понимаешь. Мы же часто делаем фильмы от восторга или неприятия.
А «Завтра море» ты почему делала?
Интересно, но с «Завтра море» у меня было одновременно восхищение и вопрос. Потому что, когда я приехала в Аральск, и провела там два-три дня, я задумалась о том, как эти люди там живут. Они совершенно уперто заняты каким-то делом, у них всё включено, всё им понятно. Они совершенно игнорируют всю эту драматизацию и воспринимают всё абсолютно спокойно. Нет никакой истерики, слабости. Ты приезжаешь из комфортной Алматы и думаешь: «Эй, всего два с половиной дня на поезде, и вы в Алматы». Но люди не уезжают. Мне встречались люди, которые говорили, что все, кто хотел, уехали, а этим, наверное, не хватило денег. Нет. Там есть очень элитные семьи, у которых всё настолько продумано, красиво работает. У них целая система поступательных доходов, потому что они все вместе являются своеобразной артелью, машиной. И если бы они захотели, то переехали бы куда угодно. Но они не захотели. Это стало очевидно для меня после многих и многих встреч. Мне показалось, что эти люди знают что-то такое, чего я не понимаю. Вот поэтому фильм и делали.
Как обстоят дела с проектом, который ты представляла на питчинге «Евразии» в позапрошлом году?
Фильм долго проходил официальную селекцию казахфильмовского запуска, и уже дошел до того, что нам говорили: «мы покажем его генеральному директору». После этого раздался такой «бульк», а потом тишина. Но дело не только в «Казахфильме». К фильму имеется сильный интерес на Западе.
Путешествие по фестивалям мне показало, что думающей, интересующейся общественности интересно знать, что происходит в Казахстане не на уровне рекламных правительственных продуктов, которые государство делает, стараясь с лучшей стороны показать страну.
С этим ведь все понятно: вот у вас пейзажи, замечательная красивая страна. Но это не отвечает на все вопросы. Какие, например, молодые люди в Казахстане, чем они занимаются, каковы отношения между старшим и младшим поколениями? Есть другие вещи, которые никогда не впишутся в рекламный контент. Поэтому за рубежом очень ждут наших фильмов. Какие-то единицы авторских игровых картин они получают и счастливы. Документальных авторских фильмов они не получают совсем. А фильмам нужна аудитория!
Но у любого культурного произведения на самом деле нет личного адресата. Для меня важно делать свою работу. И если я чувствую, что у моей работы есть поддержка хотя бы с какой-то стороны, то меня это круто стимулирует. Однако, схема такова: существующая сегодня западная киноиндустрия очень заинтересована в том, чтобы было начало от местного бюджета. И здесь я запнулась на том, что никак не могу найти для этого фильма местную поддержку, хотя бы базовую, начальную. Притом, что мы выиграли пост-бюджет, именно начальный бюджет пока не активируется. И что я делаю? Сейчас я пошла в большой коммерческий проект для того, чтобы подготовить себе техническую базу, а параллельно снимать и выстраивать бюджет. Классическая для всего мира схема: «кинематографист подает заявку − проходит конкурс − и у него есть ясный честный ответ» в документальном кино Казахстана не работает.
Так кто на сегодняшний день является твоей аудиторией? Мы не будем упоминать большие алматинские показы твоей картины «Завтра море». В Астане показ фильма вообще впервые прошел в рамках фестиваля Европейского кино.
С фильмом «Завтра море» у меня вот какие отношения: когда я начала его снимать, я поняла, что в киношколе меня не всему научили, поняла, насколько сложным процессом является съемка кино, что, снимая, я продолжаю учиться. Начался мой второй институт. Я прошла все этапы производства: от текста на бумаге до афиши в кинотеатре. Теперь я знаю, как всё работает, и вот, что я хочу сказать по поводу аудитории фильма.
Аудиторию фильма делает не фильм, не тема фильма, а крутые менеджеры, которые знают, где находятся люди, заинтересованные в том, чтобы прийти на показ.
Не будем брать в расчет аудиторию, например, в Локарно, которая в семь утра готова идти на дополнительный показ или такую же «включенную» аудиторию парижан, которые могут в понедельник вечером прийти и стоять в очереди на какой-нибудь документальный фильм. В Казахстане всё вообще не так. В Казахстане из-за того, что система проката проигнорировала этот фильм. Мы же не держали этот фильм год взаперти, пока он катался по фестивалям, а согласно всем канонам фестивального движения устроили премьеру. А на волне премьерного показа устроили прокат. Нечутким, недальновидным, и я считаю даже коммерчески слабо ориентированным (хотя они полностью заточены только на финансы) прокатчикам не хватило рабочего чутья прогуглить, почитать, подумать какой сегмент казахстанской аудитории они могли бы привлечь. Они просто не пришли на предпоказ, подумав, что это очередной «казахстанский документальный фильм».
Но это их личный вкус. За этот год у меня «пухнет» Фэйсбук от количества вопросов о том, где можно посмотреть картину. И я отписываюсь о том, что показ делает Американское консульство, Европейский союз, киноклуб, или Центр современного искусства на ЭКСПО. И везде были аудитории, которые собирали разные люди. В итоге на каждом показе в Казахстане были полные залы и совершенно разные аудитории. Однозначно важным было то, что ни на один показ, проводимый вышеперечисленными организациями, не пришла ни одна государственная институция, которая бы предложила показать фильм в Казахстане. А между тем, частями аудитории были и студенты, и креативный кластер, и, как, например, в Астане просто множество горожан. На ЭКСПО вообще был пик казахстанского показа, потому что это был народ, люди из регионов.
Так что, если на следующем проекте я буду сама продюссировать его финальную историю (прокатную историю), я должна буду как хороший менеджер понимать круги аудитории. Потому что как бы ты хорошо ни поработал, ты обязан еще уметь обратить на свой проект внимание аудитории. Нужно понимать, насколько важна дискуссия после просмотра, кого нужно приглашать, чтобы она была интересной. Жоэль Шапрон, приезжая регулярно, пытается открыть нам глаза на то, что существуют другие реальности, где на национальном уровне приняты законы о неком проценте местных фильмов, который кинопрокатчики обязаны соблюдать для того, чтобы получать государственные дотации. Не помогает.
У нас всё наоборот: кинотеатр обязан в прайм-тайм в максимальном количестве залов ставить какой-нибудь блокбастер, иначе он не получит следующий. Мне кажется, что это вопрос мышления. Казахстан сегодня активно развивает рынок, но делает это не тонко и не дальновидно. Ведь наша страна сегодня – это более сложная структура, включающая в себя разнообразие мыслей, идей, этносов.
Мы не можем продолжать изображать только портретный ряд прошлого. Нам необходимо себя описывать, в том числе и в современной реальности, производить свою уникальную культуру, замешанную на исторических соединениях людей, судеб, народов.
Я не знаю, как можно это игнорировать и продолжать рассматривать кино только с коммерческой точки зрения. Потому что, в итоге, на мировой арене достаточно одного высказывания, чтобы все говорили: «Уау, это казахстанское кино!» В большинстве случаев это личная энергия конкретных авторов, которые не спали и что-то снимали в подвале. И даже если некоторые люди не хотят этих работ, это не важно, потому что сегодня авторам хватает Интернета или отправки на фестиваль. И если чиновники свой штамп не поставили, это не значит, что это не казахстанский фильм. Он будет таковым, потому что автор родился здесь, всё в кадре наполнено размышлениями о судьбе этой страны и т.д.
Может ли государство жить только лишь мыслями о еде, комфорте? Нужно вспомнить, на чем мы выросли. Мы выросли на кино. А люди старшего поколения, особенно те, что росли не в городе, должны помнить сцену, когда приезжает человек с кинопроектором и вся деревня бежит к нему. Я обожаю документальные кадры таких событий. Как, зная или помня это можно пытаться упаковать всё только в деньги, выгоду, и в количество проданных билетов?
Да, кино − это не только деньги, но и искусство. Другое дело, что это искусство должно уметь кормить своего автора.
Я думаю, что все мы страдаем от того, что у нас нет цикличности. Я недавно разговаривала с Наргиз Шукеновой, молодым продюсером и выпускницей ВГИКа, о том, что несколько поколений выходцев из киношкол начинают осознавать, что в кино всё не так легко и просто. Наши учителя с советским прошлым объясняли, что если есть желание делать свою работу, то ты – профессионал. Но через пять-шесть лет после выпуска ты понимаешь, что это очень тяжело: тяжело делать это константно, закрывать свои счета, продолжая снимать кино. Это происходит и со мной. Одной рукой я делаю коммерческие заказные фильмы, другой – подаю заявки, езжу на питчинги и фестивали. Жизнь разрывает меня, и я мечтаю о том времени, когда у меня будет одна жизнь, а не сто. Когда будет одна работа, которая заканчиваясь, дает возможность начинать следующую. Кажется, что при полном отсутствии государственной поддержки это можно делать только путем самопродюсирования.
Я вижу, как моим друзьям – музыкантам, архитекторам, дизайнерам, сложно воплощать свои идеи в нашем пространстве. Оно конфликтно для нас.
Но они стараются делать это. И я стараюсь перанаправить свое мышление в это русло. Я признаю, что иллюзий быть не должно. На сегодняшний день нет структуры, которая бы желала, чтобы я делала свою работу. Соответственно этой структурой являюсь я сама, и от моего интеллекта и возможностей зависит процесс того, как один фильм, заканчиваясь, запускает другой. Это мечта.
Я восхищаюсь «Партизанами». То, что они делают − это очень красиво. Вообще все, что помогает людям объединяться – это красиво, а разъединяться − скучно. Мне очень нравится думать, что мы могли бы все преодолеть за счет дружбы, объединения. Но где наша энергия, наши супер-открытия, наши идеи, как победить засилье коммерциализации? Вот об этом стоит размышлять.
Вся суть документального кино – приближать нас к реальности, вытаскивать из прошлого и пустых мечтаний.
Меня очень греет и фраза, и сама личность моего учителя Вернера Херцога. В документальном фильме о том, как он снимал «Фицкарральдо», есть классный эпизод, где он сидит в лодке в полном отчаянии. Он очень хотел сделать крутой фильм, но на съемках случайно погиб рабочий. В этот момент пресса о Херцоге была отвратительная, его демонизировали. И документалист, который вертелся вокруг него в джунглях, снимая этот фильм, задал ему вопрос: «Для чего ты всё это делаешь?» «Я просто только это и умею делать, − ответил Херцог, − умею делать кино, и ничего другого делать не буду. Более того, я уверен, что для нас очень важно заниматься осмыслением и описыванием себя, иначе мы не будем отличаться от коров на поле». И мне кажется, эта история о том, что разговоры о коммерциализации сильно тянут нас в сторону успокоения, существования в полуживотном состоянии. Так говорят наши учителя, и мы действуем.
Чего бы ты пожелала молодым режиссерам-документалистам?
Я бы пожелала молодым режиссерам-документалистам Казахстана, чтобы они были. Потому что я их не вижу. Я хочу, чтобы нас было много, чтобы у нас было киносообщество, чтобы мы собирались на показы классных документальных фильмов. Осенью я ходила на фестиваль студенческих работ. Там было восемь документальных картин, шестьдесят процентов из которых были рекламными «видосиками». Это якобы документальная форма, но в ней происходит продажа персонажа. И я понимаю, что это сделано явно для того, чтобы я купила героя. Во-первых, почему эти работы названы документальными? Во-вторых, почему они выбраны на фестиваль? И, в конце концов, почему люди, сидящие в жюри, выбрали один из таких «видосиков» в качестве победителя, хотя в программе было три неплохих фильма?
И я подумала о том, что происходит ужасная подмена понятий, смыслов. Такая ситуация возникает отчасти из-за того, что люди боятся идти в документальное кино, так как оно более подцензурно. Поэтому тем, у кого есть запал и желание делать документальное кино, я хочу сказать: пожалуйста, не бойтесь – делайте! Смотрите больше настоящего авторского документального кино. Учитесь читать на английском и прочтите о том, какие фильмы перевернули общественное сознание. Научитесь отличать манипуляцию дикторским голосом, которая заставляет людей думать так, как хотят авторы, от документального фильма живого действия, где реальность проявляется сама. Научитесь отличать рекламу от чего-то чистого. Помните о том, что во всем мире очень ждут наших фильмов, что всем интересно знать, как мы живем в настоящей реальности. Перестаньте думать, что это вопросы оппозиционного мышления. Это просто вопросы мышления.
В материале использованы кадры из фильма «Завтра море», фотографии из личных архивов К.Суворовой и сайта «Восьмерка.кз».
