В Казахстане во второй раз проходит Qara Film Festival ‒ независимый кинофестиваль документального кино. Баглан Кудайберлиев рассказывает еще об одной из картин фестиваля – «Все еще без ума от тебя».
Старость, как и молодость, – физиологична. Увлекшись догонялками со временем, человек спотыкается об игру в классики с пространством. Вылезая из пещеры Платона, зрелость уподобляется времени и оставляет на плато пира лишь любовь платоническую.
Жизнь – ускользающая тень, фигляр,
Который час кривляется на сцене
И навсегда смолкает; это – повесть,
Рассказанная дураком, где много
И шума и страстей, но смысла нет,
Шекспир (в переводе Лозинского)
Однако вылезают посторонние – ожидаемо непредвиденные – телесно тлеющие, утратившие все стадии юности, признаки естества. В финской документальной кинокартине Ану Куйвалайнен «Все еще без ума от тебя» («Lauluja rakkaudesta») около десятка пожилых пар (и не только – вдовы и вдовцы тоже; от семидесяти и до восьмидесяти лет) развертывают на просвете экрана истории любовных линий.
Сад расходящихся тропок располагается на сухой равнине человеческих слов. Тела – визуально, мысли – вербально: в мозаике из лиц складывается картина граждан преклонного возраста современной Финляндии. Преодолевая пропасть старости, люди пытаются сохранить мост между супружеством, крепкие канаты отношений и не осушить раньше хроноса океан желаний. Но время спешит на службу. Старые и дряхлые тела уже лишены божественных мотивов и благодати природы, как в полотнах Рубенса, но сохранили память материи (матери) и следы времени (бремени), как в работах Люсьена Фрейда.
Возможный конец вселенной в виде тишины и холода – явный финал сюжета жизни героев, необратимая и конечная нота симфонии смысла. Картины природы севера – карта причалов старения. Сдержанная, внутренняя страсть, как пламя в камине, – но все же надежная и крепкая, как скандинавская мебель – топливо жизни показываемых пожилых людей, тление любви которых – словно брошенное в топку дерево. Многие из них пытаются стушевать статус сумерек существования: ходить на танцы и фитнес, петь и покорять природу. Но объятия одиночества – верные спутники в конце реки, в которую, как известно, нельзя вступить дважды. Харон в конечном итоге сопроводит всех, – хоть ты Юпитер, хоть – бык. Большинство персонажей фильма в свои годы прошли через огонь, воду и отсутствие медных труб. Их жизни – бесславные песни, лишенные мотива. Но зато их, действительно, хором не спеть, что диво – внешне схожее спокойствие судеб таит уникальные зигзаги, неповторимые комбинации. Как ветки в лесах Финляндии. Каурисмяки тени этих деревьев в раю исследует до сих пор – другую сторону надежды людей без прошлого.
Эндшпиль этого фильма всегда и всем известен. Все брошены в нем играть, паясничать всерьез, плакать шутя, петь до охриплости и танцевать до заката. И это – если повезет. Старость – самое лучшее, что нас ждет. И самое худшее. Пожилые люди в картине либо любили когда-то – своих мужей, жен, близких, – памятью которых они живут по инерции до нынешних дней, либо любят в настоящем – крепко обхватив за руку смысл и счастье.
Как колдовал сам себя Тарковский:
Бояться смерти ни в семнадцать лет,
Ни в семьдесят.
Есть только явь и свет.
Любовь оказывается почти единственной тягой без расхода энергии, якорем, держащим на плаву. Отношения героев друг с другом – соотношение сторон света, танцы жизни и смерти при угасающем костре. После него – тьма. Погода и среда, характер календаря и беспечность времени – все обступает маленьких и конечных людей со всех концов. И только посередине обеспокоенно разомкнутого круга – жизнь. Во всем великолепном проявлении: и насильственное стремление радоваться, и забальзамировать бодрость, бледно-розовый оптимизм. Морщины на лицах этих людей – реки реальности, руины раненой радости. Некой, когда-то бывшей, существовавшей. От разрыва и распада спасает та булгаковская зеленая лампа уюта, что склеивает трещины гармонии и покоя. Надежный кров и совместные воспоминания – делают людей людьми. Живите в доме – и не рухнет дом. Море гремит за волнистой шторой.
Но если и металл может устать, то человек – тем паче. Скука и бесшумно испарившийся интерес к интересу – основной страх долгой и размеренной жизни. В рассказе Борхеса «Бессмертный» герой оказывается среди вечных существ, бросивших все и ушедших в пещеры. Сопредельные сооружения временно нескончаемых людей – конструкции на сухой земле. Студеная гладь металлического времени противопоставляется жилистой и ветвящейся ткани жизни, кожи людей. Каждый герой перед воспринимающим – «жалок, наг и убог», но, как в музыке – Бах, так и в каждом из них – Бог: неиссякаемое желание любить и быть любимым. Если бытие – бесконечно уносящая все сущее река, то короткий миг жизни персонажей – отблеск солнца на воде, запечатленный в одном из кадров фильма: мгновение, не столь прекрасное, сколь – неповторимое.
Людей в возрасте, с возрастом, вместо возраста – сознательно и подспудно беспокоит зима их тревог: тикающие вместе с годами тела, геометрически отдаляющиеся воспоминания, память на пороге бессмертия. Сохрани мою речь навсегда – словно на исповеди, герои замуровывают в объективе камеры выкрики воли: я здесь был, любил и был счастлив. Единственная отрада – звезды внутри и моральный закон на небе. Перевертыши перекрестков. Киса и Ося здесь были. Хотя бы были.
Подробное расписание фестиваля здесь
