ИННА СМАИЛОВА.
Пули и полеты над Бродвеем под барабаны и карканье «Бёрдмена.
«Как мы оказались здесь?» Герой Майкла Китона в позе Будды в прямом и переносном смысле зависает в воздухе.
Звонок по скайпу встряхивает эту мимолетную метафизическую нирвану, начиная под музыкальную барабанную дробь и внутренний каркающий голос изумительное, на одном дыхании безостановочное движение по театральным закоулкам и нью-йоркскому Бродвею в новом фильме Алехандро Иньярриту «Бёрдмен».
В принципе, в творчестве Иньярриту вопросы являются визитной карточкой. В своей первой трилогии: «Сука-любовь», «21 грамм», «Вавилон», — он задает их скорее обществу, больше концентрируясь на социальной проблематике. А вот в новой картине эти вопросы обращены еще и самому себе. Ибо главный герой «Бёрдмена» – его двойник-режиссер только на театральных подмостках.
Жанр «кино в кино» — один из неофициальных, но популярных в кинематографе. Возникший еще на заре немой эры («Шерлок младший»), он вписался в американские мюзиклы и нуаровские детективы, а потом мощно эволюционировал в послевоенное время в авторском кино («8 с половиной», «Американская ночь», «Пули над Бродвеем», «Овечий сыр» и др.) Не случайно, в «Бёрдмене» мимоходом возникают отсылки к этим классическим лентам. Но тем сложнее в этом направлении режиссеру сегодня сказать что-то новое. Ведь Феллини, казалось бы, все рассказал о творце-художнике, Трюффо — о магии создания фильма, Аллен — о важности жизни в искусстве. Если вспомнить наш кинематограф, то им вторит и Дарежан Омирбаев вместе со своей картиной «Жол». Но, что же Иньярриту?
Подобно сюжету алленовской картины «Пули над Бродвеем», постановка пьесы заставляет главного героя Риггана Томсона в мастерской работе Майкла Китона пройти все свои творческие «круги ада». И в том, и в другом фильме для героев – это не просто дебют на знаменитых нью-йоркских подмостках, это доказательство чуть ли не от противного себя в искусстве и творчества в себе. Не случайно, главный вопрос, который по большому счету съедает обоих режиссеров – что первично, а что вторично: жизнь или искусство?
Ригган Томсон переживает не лучшие времена. Былая звездная актерская слава франшизы «Бёрдмена» даже спустя годы кружит и угрожающи каркает своими сомнениями и страхами. Сейчас – это не звездный статус молодого актера, а неизвестный – лысеющего с жирком, потасканного жизнью режиссера, не глянцевые законы кино Голливуда, а подводные рифы театра и интеллектуального Бродвея. Здесь и пишет без устали совсем рядом своя критика в лице сухопарой и почти бесполой, но бескомпромиссной мисс Дикинсон (не намек ли на работу критиком Чарльза Диккенса?). Здесь и каждая репетиция проходит в форс-мажорных кульминационных обстоятельствах предпоказов без всяких сопутствующих в кино экспозиций и завязок.
Сходу…Режиссер прямо на сцене устраняет одного из переигрывающего и недалекого актера. Просто так – одним желанием его заткнуться и усилием только воли или того же злого гения Бёрдмена – скинуть осветительный прибор прямо на голову незадачливому герою. И ведь сработало, находится не просто замена, а популярный любимчик публики и актер, что надо – с апломбом и амбициями, может быть не Райан Гослинг и Джереми Реннер, но не уступающий им — герой Эдварда Нортона.
Стремительно… Развитие действия не просто развивается от одной постановки спектакля к другой, а эмоционально накаляет своей внезапностью происходящего, предлагая на одну и ту же тему новую ситуацию и вариацию, которые одновременно происходят в личной жизни героев и актеров в драматургии пьесы. Такая схема не нова, и ее использовали в других фильмах, но у Иньярриту все сплетается не упорядоченно, а синхронно в один эмоциональный накал, переходя со сцены в жизнь, не понимая — где же пьеса, а где настоящая семейная драма. Каждое действие сцепляет в единый драматургический конфликт на сцене и в жизни всех участников этого спектакля – режиссера, продюсера, актеров, актрис, осветителей, гримеров, менеджеров и даже бывшую жену, дочь, любовницу и т.д. Герои, вживаясь в свои роли, то ли переносят себя на сцену, то ли сцену в себя. Как говорил тот же герой Нортона: «На сцене я по-настоящему живу, в жизни нет».
В направлении… Сцена — это отдельное пространство фильма, подчеркнутое светом, особенным взглядом камеры, разными ракурсами и выходами на площадку. Она неожиданно вырастает из узких темных проходов, покоряя глаз открытым светлым пятном. Выход на сцену может быть в духе Феллини из «8 с половиной» с рапидом, дымкой, из которой возникают очертания странных фигур, декламирующих то ли снова текст из жизни, то ли игру со сцены. Выход может и довольно ироничным в стиле мокьюментари, когда главному герою приходится козырять к ней в трусах по Бродвею, параллельно став в нете сенсацией дня. А можно на тросах, словно по канатам, с помощью акробатической камеры спуститься чуть ли не с крыши на нее родимую.
Виртуозно… Камера эквилибриста Эммануэля Любецки с первых шагов главного героя стремительно устремляется за ним, пронизывая без устали и остановок в потоке скоростного движения все выходы и входы, коридоры и скрытые уголки невероятного гигантского театрального мира. Ей мало самого героя. Она гордо реет Бёрдменом, нависая, подобно расправленным крыльям, над его спиной, она убегает от него и кружит вокруг сцены, следя за игрой каждого, она в одиночестве призраком ходит по коридорам, забегая ненадолго в гримерки остальных актеров, она парит по тросам театра и крышам Бродвея. И все преподносится, чуть ли не единым планом, в котором не замечаешь монтажных стыков. Подобное делали Хичкок и Сокуров. Но здесь камера превзошла прошлые в скорости, охвате пространства, различной манере съемке, изобилием планов. Так изящно работала только камера в фильмах Кензи Митдзогутти, но там знаменитая формула: одна сцена – один план. А здесь – весь фильм!
Волшебно… Благодаря камере Любецкого и универсально заточенной режиссуре Иньярриту, строго поставленных и посекундно (покадрово – это во внутрикадровом-то монтаже!!!) продуманных каждых новых сцен, отрепетированной игре актеров, совершается неожиданный эффект – театр в фильме сам становится героем. Этот гигант со своим внутренним дыханием, ритмом, движением, словом, жизнью за сценой, на сцене и даже вне собственных границ – на улице, на Бродвее – не сам ли Бердмен, с капризами былой звезды, свободным взмахом крыла творца и полетом настоящего искусства?!
И потому как Ригган Томсон, уставший, униженный критиком и глумливой толпой, все вконец разрушивший, засыпает бомжом. А потом под рокотание несдающегося Бёрдмена расправляет свои собственные гигантские крылья и отрывается от земли, наплевав на все физические законы, не просто зависнув в раздумье, а полетев, свободно разрезая воздух и покоряя Бродвей… Маленькое отступление — это одна из захватывающих сцен мирового кино за последние годы. Когда реальность и ирреальность с помощью камеры, движения, слова, объектов съемки сливаются с физикой и метафизикой, чтобы показать этот удивительный миг победы творческого духа, полет вдохновения, величие искусства.
И потому как уже в следующей сцене он под барабанный перестук (как синхронно в общем ритме и действии подобрана музыка!) твердо встает на ноги и исчезает за дверью театра, становясь на сцене неделимой частью героя, пьесы, жизни. Так ясно вдруг, что это прозрение художника совершается на экране самим Иньярриту. Это его режиссерский выход на сцену, его кровь жертвы и ироничное усмирение страсти (поникший и замолчавший Бёрдмен в туалетной комнате), его истерзанный путь доказательства цельности и неделимости искусства.
Инна Смаилова
