Урок длиною в жизнь

АЛЕКСАНДРА ПОРШНЕВА.

В июне этого года столица получила в свое распоряжение первых дипломированных режиссеров документального кино.

К слову мастер чаще всего мы приравниваем определения «ремесленник», «профессионал», «знаток». Работа его очень кропотливая, подчас незаметная, но  настолько важная, что порой мастерство приравнивается искусству. Быть мастером в кинорежиссуре, пожалуй, самая тонкая работа, потому что здесь вытачивают умы и души возможных творцов. О том, насколько важен и опасен этот путь, рассказал режиссер Ануар Райбаев, под началом которого в этом году из стен КазНУИ вышла первая группа летописцев – режиссеров-документалистов.

‒ Ануар Серикович, прежде всего, чего Вы ждете от выпускников?

‒ Могу сказать, что повезло всему казахстанскому документальному кино, что появились такие ребята. Они непохожи друг на друга, и за каждым из них стоит свой мир – свой почерк в режиссуре, свои темы. Уже понятно, кто в каком пространстве себя видит: кто-то в национальном кино, кто-то будет искать себя в киноязыке. Чего я жду от них? Конечно же, хороших фильмов, открытий и всего того, что не смог сам по разным причинам – то ли из-за времени, то ли из-за усталости и апатии. Чем больше я снимаю сериалов и игровых картин, где в работе есть динамика и работа с актерами, тем больше начинаю понимать, насколько в неигровом кино можно интересно и уникально рассказать историю. И я чувствую, что, наверное, мне надо вернуться и уже посоревноваться со своими учениками. Это будет сложно, потому что это сильный выпуск. Я не хвалюсь, так и есть. Время покажет, но мне кажется, что на этот выпуск будут ориентироваться, как на мастерскую М.И. Ромма, во ВГИКе, где учились А. Тарковский, В. Шукшин, А. Митта. По этой шкале до сих пор меряют другие мастерские. Я тешу себя мыслью, что, конечно, должны быть лучше и сильнее ребята, которые придут, но в ближайшем времени сложно будет перепрыгнуть эту мастерскую. Потому что у выпускников присутствует очень важное качество – профессионализм. За эти годы был проведен хороший тренинг, они много поснимали: кто-то попробовал себя в разных жанрах, кто-то выбрал один и придерживался его. Но у них было много работ в количественном отношении, и это количество переросло в качество. Причем, у того же Жени Лумпова уже с первого курса были интересные работы. Он как-то сразу взял это знамя документалистики и понес не выпуская из рук.

‒ Все-таки мастерскую набирала Ася Калиевна Сулеева, а Вы пришли позже. Как проходил процесс «притирки»?

‒ Нельзя сказать, что было сложно. Открытого братания не произошло, но я думаю этого и не нужно было. Я думаю, им самим интересно было, что мы – разные. Хотя мы с Асей Калиевной очень похожи, мы родственники (А. Райбаев сын А. Сулеевой – А.П.), всё же по-разному смотрим на документальное кино. Ася Калиевна больший патриот документалистики, а я все-таки перебежчик. Но удивительно то, что меня стало тянуть к неигровому кино. Раньше я, снимая документальные фильмы, думал: «скорее бы закончилась командировка, быстрей бы вернуться в город». В игровом кино также, но при этом ты – хозяин положения, когда уже наверняка знаешь, какие назавтра можно снять сцены. А в неигровом ты не знаешь, как завтра себя герой поведет. Запланировано интервью, а вдруг он не готов, или он неинтересно скажет? И вот этот груз на съемках – самый тяжелый в документальном кино. А сближение с ребятами у нас происходило на фоне любви к хорошему кино. Мне было интересно наблюдать за их реакцией. Смотрели разное кино: и игровое, и документальное. Единственное, о чем я жалею, что у нас не было с ними площадки, чтобы мы постановочно что-то делали. Но по одной-две картины в год они спокойно снимали.

‒ Вы выпускник ВГИКа, Высших режиссерских курсов. Что подразумевает эта киношкола? Придерживаетесь ли Вы традиций мастерских ВГИКа в своей методике преподавания?

‒ ВГИКовская школа уникальна тем, что весь процесс обучения зависит от мастера. По большому счету у нас процесс обучения шел в разговорах, в общении. Помню, я всегда обижался на своих мастеров за то, что они не говорили как нужно снимать кино. Хотелось на первом-втором курсе сказать: «Сначала научите!». А нас сначала посылали в жизнь, давали пленку и говорили снимать. И после того, как мы сняли, наши работы обсуждали, делали поправки и даже говорили переснять, потому что «это не то или это не твой герой». Было очень обидно, неужели нельзя было сразу сказать, что это не мой герой? Но оказывается, лучше понять это самому. Во ВГИКе мнение педагога не то, чтобы не оспаривалось, ты мог по-своему в итоге сделать, но огромным уважением пользовалось то, что мастер посмотрел твою работу, что-то посоветовал. В нашей мастерской, Александра Степановича Кочеткова и Марины Михайловны Бабак, был интересный ход: они с первого курса нам показывали работы своих предыдущих мастерских. Поэтому мы смотрели С. Мирошниченко, А. Арлаускаса. Мы с Асей Калиевной постарались перенести эти принципы в КазНУИ. Во-первых, чтобы все друг у друга смотрели, затем обсуждали. Хотя здесь не всегда это удается. Во ВГИКе если ты поступил, то ты должен наравне со всеми показывать, обсуждать и где-то злиться, когда тебя ругают твои же однокурсники. Это хорошая школа жизни. Это было братство. А на Высших курсах такого уже было меньше, но зато было больше практики. Когда я пошел учиться, нам преподавали А.Н. Митта, В.И. Хотиненко и В.А. Фенченко. Владимир Алексеевич нам много дал. Я считаю, что тогда я заново для себя открыл язык кино. Поэтому я стараюсь, чтобы здесь ребята сразу начинали снимать маленькие работы.

‒ В чем главная сложность быть мастером будущих режиссеров?

‒ Я не могу еще назвать себя мастером. Когда другие меня так называют, я молча соглашаюсь с этим. Думаю, что у меня еще впереди пределы мастерства. Тяжело до конца понять и принять человека. Раньше я думал, «Почему я говорю ему, а он все равно поступает не так?» Переживал. А сейчас нет. Потому что у ученика есть право на ошибку, а я его отнимаю, говоря «туда не ходи, а то упадешь». Оказывается, лучше пусть упадет. Главное, чтобы не разбился, чтобы невысоко было. Оказывается, если ты не совершаешь свою ошибку, то ты не до конца проходишь свой путь. Поэтому хорошо, что некоторые студенты говорят «Нет, Ануар Серикович, я считаю, что нужно сделать так». Иногда эксперименты удаются. Но я думаю, что интереснее настоящая жизнь, нежели эксперимент с формой. Эксперимент с героем – это другое дело. В документально кино интересно слышать то, что человек говорит единожды, не каждый день. Потому неинтересно слушать политиков, они говорят одно и то же. Мне всегда думалось, как бы раскрыть политика и заставить говорить его то, что он думает. Это уже ход! Но я даже не знаю, что должно произойти, чтобы известные люди сняли свои маски и начали говорить. Так что самое сложное в работе мастера это понять и отпустить. Сейчас они ушли, и образовалась пустота. Вроде и стены те же, а люди уже другие.

‒ Вы наблюдали этот курс на протяжении четырех лет и видели, как каждый из них шел своим путем. Что бы Вы хотели в будущем увидеть в работах выпустившихся документалистов?

‒ Мне хотелось бы, что они в первую очередь удивили самих себя. А потом уже удивимся и мы. Например, мы ждем от Жени определенных работ, а вдруг он снимет что-то совершенно другое, супер-экшн-репортаж; или Кымбат Тойшы снимет что-то урбанистическое, вместо привычного аула; или Антон Головин отойдет от темы духовности, поиска Бога, и снимет какой-то трэш. Конечно, если это им интересно! Мне вот интересно. Попробовать себя в другом жанре никогда не поздно. Пусть даже не получится, но можно будет сказать: «Я все-таки попытался».

‒ А если представить, что они остались верны своим дорогам, куда они их приведут: на телевидение или на киностудию? Есть ли выход их документалистике?

‒ Я думаю, что именно сейчас есть. Тот официоз, который присутствует на телеканалах, и то положение, которое сегодня занимает документальное кино (юбилейное), создает фон, стену, от которой нужно отталкиваться. И если раньше один был в поле не воин, то сегодня наоборот: документалист может сам снимать, монтировать, отправлять на фестивали. Раньше экран и эфир были конечной целью документалистики. Сегодня есть Интернет, есть международные фестивали, и Женя с Антоном прекрасно это доказывали в течение всех лет обучения. Можно ездить без официальных местных одобрений. Мир открыт.

‒ Какими качествами должен обладать современный режиссер-документалист?

‒ Любовью к профессии. Но и этого мало, если ты не умеешь заражать этой любовью других, говорить, что документальное кино самое лучшее, самое интересное. Надо, чтобы любовь видели зрители. Сколько проходит лет, а мы всегда показываем фильм Герца Франка «На десять минут старше». Он цепляет всех.

‒ У Вас получилось «заразить» студентов?

‒ А их и не надо было «заражать»! Я их проверял, думал, вдруг им будет интересно на диплом снять игровую работу. Но все остались верны документальному кино, и мне это очень понравилось.

‒ Вы выпустили пять документалистов. Как Вы думаете, все останутся в профессии?

‒ За это я не могу ручаться, но мне бы этого хотелось. Девушкам будет в этом плане сложнее. Дай бог им как Асе Калиевне: она и меня растила, и кино снимала.

‒ Чего Вы ждете от поступающих на режиссуру документального кино?

‒ Чтобы они были еще смелее, еще более открытыми. Просто я думаю, что во времена учебы это не так ярко выражается, но я заметил, что в работе над игровым фильмом отсутствует какая-то рана. А документальное кино, как у Тюлькина, например – это кровоточащая или гниющая рана. Режиссер-документалист все время истекает кровью, страдает. Если хочешь показать что-то искреннее, то нужно быть ранимым человеком. Это тяжело. А в игровом можно снять десятки фильмов про маньяков, и жить при этом спокойно. В документальном кино, сняв искренне фильм про Чикатило, можно навсегда лишиться покоя. Но в игровом кино эти страдания не всегда нужны, а в документальном – должна быть исповедальность. А иначе можно просто заниматься, так сказать, производством фильмов, как некоторые из наших режиссеров, снимающие по пятнадцать-двадцать фильмов в год.

‒ О чем бы Вы хотели снять документальный фильм?

‒ Какой-то конкретной цели нет, но я понимаю, что сейчас в каждом фильме был бы я. Через документальное кино говорил бы о себе. Раньше я снимал чабанов, писателей, режиссеров, и меня там не было, я снимал о них. А сегодня я понимаю, что через них в фильмах был бы я, как у Дворцевого во всех героях – он. Ведь интересно, почему ты выбрал этого героя, ‒ сам выбор говорит о том, кто ты. Как ты берешь интервью, что тебе в нем нравится, что – нет. Может в будущем что-то изменится, но сейчас мне это интересно. И надо заметить, что в каждой работе выпустившейся мастерской есть частичка автора. У Антона это в более открытой форме. У Акботы Байкадановой – фильм-исповедь. У Дархана Шаймерденова это пожарные, но это он сам. У Жени – уникальность сочетания взглядов на искусство его самого и художника Асхата Ахмедьярова, отчего возник свой особенный мир. В документальном кино интересно то, что мы видим себя в героях, темах.

— Так, что самое главное документалистам…

‒…не опускать руки! Тот, кто нам мешает, тот нам и поможет. Обидно, конечно, что окончив университет люди, думали, что они на старте, а на самом деле их никто не ждет. Им придется поступать на первый курс жизни. Единственный плюс, что в жизни не пять лет обучения, а столько, сколько отпущено. Поэтому дай бог им не потерять радости любви к своей профессии, удивления от нее.