Боги и монстры

АДИЛЬХАН ЕРЖАНОВ.

Мало кому известно, что столповые киномонстры современности — Франкенштейн и Дракула рождены в одну ночь.

Как-то раз писатели, в 19 веке, на очередной вечеринке, ради того, чтоб не умереть от аристократической хандры, решили посостязаться в написании самого страшного рассказа.

18-летняя Мэри Шелли написала основу Франкенштейна, а Джон Полидори — «Вампира».

Эпигоны этих прототипов до сих пор варьируются от фильма к фильму, от образа к образу.

Однако почему именно два этих архетипа? Попробуем разобрать их природу.

Итак, сперва:

Вампир

Понятно, что корни у вампира восточнославянского фольклора, а может и того древнее, но мы коснемся только дракуломорфной интерпретации.

Вначале был Носферату Мурнау.

Его вампир — впервые заявил о себе в трагедии. Хрестоматийный финал, где упырь сгорает в лучах рассвета, не в силах оторваться от уже мертвой девушки — блестящая метафора невозможности любви режиссера, известного своей гомосексуальностью.

Вампиры выражали угрозу коммунизма в книге «Я, легенда», где герой, спасаясь от вампиров, ночью прятался в доме, а днем пронзал осиновыми кольями беззащитных врагов. Каково же было его удивление, когда в финале его судят вполне себе цивилизованные вампиры за геноцид.

Современный вампир — конечно, постмодернистичен. В нем нет той целостности Носферату — образ вампира стал обслуживать романтику и эротизм без примеси ужаса и обреченности — если в начале 20-го века вампиры были отождествляемы с безысходностью. то вампиры нулевых перспективны во всех смыслах. Им положено даже сочетаться браками и довольно бескровно занимать достойное место в обществе.

«Сумерки», «Блейд», «Впусти меня» — подобные этим картины современности отражают нынешнюю эпоху полнейшей политкорректности и терпимости ко всему.

Чем же привлекателен образ вампира в кино?

Все исследования в этой области указывают на скрытую сексуальность, подразумеваемой вампиром.

Не думаю, что только соединение похоти и страха могло создать подобный прецедент (наиболее часто экранизируемый образ в мире), но учитывая прототип (Носферату) и поздних эпигонов, с этими исследованиями нельзя не согласиться.

Мортидо и либидо, смерть и секс — два основных инстинкта в одном архетипе — это серьезно.

Франкенштейн

Первым в этом еврейском мифе о оживлении неживого был «Голем» Пабста.

Немецкий экспрессионизм отражал в первую очередь предчувствие фашизма — и голем не исключение.

Искусственно созданная идеология походила на миф, но этот миф рассказывал о большем.

Искусственное пытается стать настоящим — вот сентенция, составляющая главное архетипа голема, который и Франкенштейн, который и Пиноккио, который и, страшно представить, Буратино тоже.

Миф о големе стал популярен именно в период Реформации, с приходом позитивизма и эры веры в науку и прогресса.

Как и в случае, с вампиром, первая экранизация романа Шелли «Франкенштейн» досталась гомосексуальному режиссеру Джону Уейлу, который, не будь дураком и излил в чудовище невозможность найти себе пару (Невеста Франкенштейна), а затем и вообще протест против природы.

Однако позже архетип Франкенштейна ушел от популярной тогда гомосексуальной параболы к истинной своей природе «искусственного, стремящегося стать настоящим» — и произошло это лишь в «Терминаторе» Камерона. Странно, но этот архетип с тех пор активно используется на первый взгляд, совершенно не по существу развлекательной фантастикой.

Однако мотив остается прежним. Созданный человеком терминатор, он же робокоп, он же Пиноккио, не в силах терпеть собственную искусственность и восстает против воли человека. Своего рода, переложенный миф даже не голема, а Прометея, где богами стали уже люди.

Не менее популярен и условный антиархетип Франкенштейна — зомби, в одиночку созданный титаном Ромеро, трактует императив голема наоборот «настоящее стремится стать искусственным», но тема про зомби — это отдельная статья.

Что же так привлекает в образе Франкенштейна?

Прогресс и страхи, вызванные прогрессом?

Или инстинкт богоборчества?

Определенно то, что и вампир, и Франкенштейн в нашу эпоху то, чем были боги и монстры для фольклора древних — пожалуй, главнейший вклад кинематографа в копилку общечеловеческой мифологии.